Тяжело было, голодно. Иной раз уже снежок идет, а мы все босые ходим. И за младшими надо было присматривать, и работать надо было. Когда отца посадили, у нас было две коровы, телята, я телят пас. И за младшими братьями-сестрами присматривали, и работать было нужно. Сначала дома работали — огороды, корова, телята, сено косили-возили. У меня детства не было, и молодости тоже, был только великий труд. Мать у нас строгая была. Маленький ты, большой ли — иди, работай. Да и как иначе-то.
А потом война началась. Всех мужчин на войну забрали, а меня не взяли — я инвалид детства, но войну я помню от и до. Когда война началась, я начал работать на комбайне. Работали мы бесплатно, за трудодни. Пшеницу убирали, молотили, убирали зерно. Боронили, сеяли, сено косили. На быках пахали, норма была — 80 соток, а мы пахали 1,5 гектара. Все для фронта, все для победы. Давали нам только покушать. Огороды спасали. Зимой я тоже работал в бригаде — сено, солому возил на ферму. В 43-м году мать из колхоза ушла, на ферму со скотиной пошла работать. Ей там выдали сапоги и полушубок, я в этом полушубке ходил. А потом матери надо было сдавать обратно сапоги и полушубок, и я остался босиком и раздетый. На работу пойти было не в чем. Бригадир мой был уже старый дедушка, посадил на санки, дал свой полушубок и повез до председателя. И председатель написал распоряжение скатать мне валенки и полушубок, а еще сшили мне штаны овечьи, и я снова начал работать.  А в 45-м война кончилась. Праздновать было некогда, отмечали все трудом. У кого мужья остались, те женщины радовались, у кого погибли — плакали. Тяжело вспоминать.
В 46-ом году я ушел в быткомбинат. Сначала работал в сапожной, шил сапоги, ботинки. Потом ушел в кузницу — лошадей ковали, колеса оттягивали, молотом били с утра до вечера. Что зарабатывали — отдавали в комбинат. До 50-го года даром работали, сначала для победы, потом восстанавливали города, сёла.

В январе 1948 года женился. Бабушка моя красивой девочкой была. Работали на одном комбинате: я — в сапожной, а она — в пошивочной. Ухаживал за ней. Тогда давали 15 соток на дом. И мы от матери ушли, чтоб и ей дали землю и нам. Огороды дали, а садить нечего. Пошли по дворам, кто верхушку от картошки даст, кто кукурузу. Осенью, как урожай собрали, уже забогатели, все свое появилось. И так мы с бабушкой 64 года живем. Бабушка у меня золотая. Четверо детей, все институты закончили. Было пятеро детей, один сынок умер. Остальные дети живые. Восемь внуков, девять правнуков.
Когда Советский Союз развалился, мы уже жили в Киргизии, работали на фабрике. Фабрика обанкротилась, и все деньги на книжке «сгорели». Так что 20 лет опять даром проработали. Потом мы с бабушкой в Вязьму перебрались. Там все продали за бесценок, купили тут маленький домик. Потом вот в дом-интернат попросились вместе, нам тут отдельную комнату на двоих дали. В Вязьме у нас сын живет и две дочери, внуков шестеро живут, четверо правнуков. Все часто нас навещают. Одна дочка в Киргизии живет, но каждый год приезжает нас проведать.
Я за бабушкой своей и по сегодняшний день ухаживаю. Болеет она, сама встать с койки не может. Я поднимаю, обуваю, одеваю ее. Так и живем. Вот так, деточки. Дай Бог вам чистого неба, белого хлеба, родниковой воды, и чтоб никакой беды.