На маслозаводе я мастером работала: сбивала, сепарировала молоко, сливки кипятила, творог делала, масло сбивала.
Готовить я любила: пекла шаньги, пироги. Калитки пекла картовные [северные пирожки с картошкой] Да. Я любила картовные калитки. И шаньги [круглые открытые пирожки] картовные пекла тоже. Сметаной польешь тесто — оно зарумянится.  Красивые шанёжечки. Или капусты положишь, крупы капельку, мясо — и сварится приятный суп. Ещё отец ловил рыбу. Грибы всякие собирали: волнуху, лубянку [гриб-лубянку иногда называют серушкой, млечником или гладышом; ее засаливают и иногда жарят], грузди. Я за рыжиками ходила, ягоды собирала: чернику, бруснику. Трудная жизнь была у меня, трудная! Сейчас отца нету, так меня никто не накормит грибами.
Я в войну воевала, была под Саратовом. Санитаркой была. Покойников, раненых таскали. Большой войны я не видела, фашистов не видела. Мы в вагонах жили. Раненых таскали на носилках. Пришлось поработать в войну.

Замуж я не выходила. До войны не вышла. До войны у меня кавалер был: у нас зона была тут недалеко, он охранником работал — я и познакомилась. Звали его Васей. Подружились, а потом война сделалась. Его на фронт взяли, я больше и не видала, и письма не было. Погиб он. Я больше ни за кого не выходила, не встречалась ни с кем. Что же сделаешь? Я всю жизнь платила бездетность [налог на бездетность существовал в СССР с ноября 1941 года в размере 6% от заработной платы, отменен 1 января 1992 года, с распадом СССР]. Я не рожала — как ребенка-то вырастить? Заработки плохие были. Я мало получала. Прожила так. 95-ый год живу, и хоть бы что: никакого мужа нету, и не надо.

Вечеринок у нас не было в войну, и после войны не было. Так, собирались в праздники. Троица была, Покров — мы собирались деревней, кучей ходили. Вино [т.е. водку] покупали, выпивали немножко. Наш отец любил выпить. Мама мало пила. И я мало пила, совсем редко. Ходили, гуляли. Здесь гармонисты были. Всякие старинные песни пели. Я бойкая была, такая бойкая, так ух! Мама говорит: «Головы не сносить тебе!» А что? Я бойкая была — это мне Бог в жизни дал.

После войны приехала и работала на бирже. Потом заболела — у меня туберкулез коленного сустава сделался. Я болела 6 лет. Пенсия маленькая была, трудно было жить.
Я ни с кем не ругивалась, ни с кем, ни с кем. Так прожила. Ну ладно. Доживу до смерти, скоро умру. Руки-то, видишь, опухают? Такие морщины вот. Скоро умру. Потом меня помяните, как я умру дак. Скажите: «Тете Зине Царствие Небесное». Да и все. Да. У нас все умерли. Никого не осталось. Я одна осталась, и детей у меня не было. Сноха вот есть, тоже больная — не может приехать. Племянница в Москве живет. Есть еще племянница под Ленинградом, в Мирном племянница и племянник в Архангельске. Вот так они и живут.

Я третий год уже здесь [в доме престарелых в Каргополе-2]. Я уехала в поселок, жила тамотка — как ветерану войны мне была квартира дана, я в ней 10 лет жила. А сосед попался пьяница и квартиру зажег. И сам сгорел. Квартира моя сгорела. Я ревела-ревела, потом меня отправили в Плесецк, а потом и в престарелый дом. Больше я не бывала дома. А квартира сгорела, так никто и не ремонтирует, никто и не живет. А богатства было у меня полно: одежки, обутки — всего. И все-то сгорело. Ничего не осталось.
Ну что сделаешь? Такая судьба моя, верно?