Я войны не помню, но я дитя войны. Я родилась 11 января 1938 года в деревне Малая Сокма Краснопартизанского района Саратовской области.

Войны я не видела, но видела голод, нищету, смертность. Мои родители во время войны уехали в Узбекистан в Бухару, тогда всех посылали. Там был госпиталь. Не помню сколько лет мне было, может пять или шесть. Прожила я там всю жизнь, до перестройки. Там родились младшие братья и сестры, сейчас уже все умерли, я осталась одна. Родители были рабочие.

Закончила я среднюю школу. Ну, какая была учеба, когда все голодные, когда кишка кишке пела рапорт. Какая учеба – писали на чем попало, одна книжка на целый класс.
После школы мы учились узбекскому языку, чтобы могли общаться, раз там живешь.

Работала на заводе в отделе кадров делопроизводителем. На каком заводе — уже не помню.

Замуж вышла за русского и свадьбу сыграли по русскому обычаю. Узбеки на нас смотреть приходили, на наши свадьбы. Мальчишкам особенно было интересно. Они-то наших обычаев не видели. И нам тоже забавно было.

Есть, конечно, у меня дети. Одна девочка живет в Уфе, вторая здесь, в Шацке. Но кто сейчас кому нужен? У всех свои семьи, свои заботы. Недавно они меня забирали, а когда вернулась – душа болит и я все плачу-плачу. Внуки есть и внучки – четверо, большие, одна скоро должна родить – будет правнук. Но мне стыдно: что я им могу дать? А там все было по-другому. Тут когда своих покойников вижу, тут по-человечески сделать нельзя. Там я и в церковь могла сходить, заказать молебен, бабушек пригласить. А тут… Угостишь кого-нибудь и думаешь: возьмет или нет?

А в Бухаре кого только не было – интернационал: узбеки были, татары были, евреи были, таджики были, армяне были, мордва, русские, казаки были, корейцы были — все были. Но такая была дружба. Узбеки никогда своих родителей в престарелый дом не отдавали, уважительно к ним относились.

Когда я была молодая, да я и сейчас не сильно старая, то всегда возмущалась, как могут быть люди бОмжи, а сейчас я бОмжа – пенсию не получаю, оформить не смогли. Когда уезжала, неправильно оформили справку, не написали оклад прописью. И пенсию мне платить не стали: вы вообще здесь у нас, говорят, не работали. Хорошо хоть инвалидность дали, третью группу – мучили-мучили, но оформили.

Там была такая жизнь хорошая. Вот здесь сейчас снег, а там не было – совсем чуть-чуть, а по снегу я ходить не могу. Если бы не перестройка, никогда бы не уехала, тоскую я. Когда началась перестройка, там начали нас ущемлять. Не только я, все русские поголовно стали уезжать. Там остались душманы. Простой узбек так делать не будет. Он сам под игом живет.

Там очень много красивых достопримечательностей, памятники, зинданы, Смерть-башня. Мы жили около Смерть-башни. Бухара – это жемчужина Средней Азии, красивей, чем Самарканд, красивей, чем Ташкент. Там пески, барханы, змеи, вараны, ишаки.

Где бы я ни родилась, а они меня выкормили, на той земле я выросла.
Отношения с бабушками здесь не сложились, они меня не любят. Говорят, что я колдунья: ее все боятся, все подчиняются.