Бабушка родилась 15 августа 1925 года в селе Лакомая Буда. Закончила четыре класса. Живет в Новозыбкове Брянской области.
Война началась, мы работали на колхозе. Фронт шел через наш поселок, люди бежали. У нас была семья большая, отец умер, двух сестер в Германию забрали, осталась я, меньшая сестра Люба и мать.

Жили мы плохо: не было у нас ни хлеба, ни соли, ни воды, питались одним щавелем. Свет не давали – света вообще у людей не было, фитилек только горел.

Потом, когда шел фронт, пришли русские. Что мы готовили – нас обобрали, погребли все, все украли. Сухарей насушили немного, в погреб спрятали, и то украли, сапоги у меня были на каблуках, с пуговицами, старинные, — и те украли. Ну, пошел фронт, немцы заняли наш поселок.

У нас жила женщина, к ней ходили мадяры гулять. Наш поселок в лесу, а мадяры стояли на будке, охраняли все. Она знала, что идут наши, русские, что они прогонят их. Мадяры хотели забрать ее, она не соглашалась ехать. Они носили ей все, кормили, жили с ней и, когда пришел русский фронт, мадяры пришли ко мне в дом, схватили меня и к ней во двор приволокли. Трое мадяр с автоматами схватились за меня и давай меня терзать: «Скажи, где она! Скажи, где она!» Я говорю: «Не знаю», — «Стрелять буду» — «Стреляй» — «Скажи где она». Мучали меня, всё на мне порвали. Мне было 18 лет, девочкой была, маленькая такая была. Матка за меня кричит: «Не трогайте ее», а они все равно, за грудки меня. Кричу: «Стреляйте, стреляйте». Очень были долго на этом дворе. Та женщина ушла в Митьковку ночью – она знала, что идет наш, русский фронт. Что ей попадет. Ну потом нас мадяры отпустили. Я начала кричать, как могла кричать, из поселка все убегали. Все люди, которые остались в нашем поселке, собрали все, фронт шел через наш поселок, Лакомую Буду, забрали все. Как только дошли до кладбища, наши начали стрелять и постреляли всех.

У меня лошадь была, я работала на лошади, землю обрабатывала, все делала. Я ухватилась за эту лошадь, и мы с соседкой Галей и лошадью ушли в лес, это было 17 сентября, когда нас освободили, когда фронт шел. Мы в лесу были до утра и пешком прошли семь километров до Митьковки ночью, а снаряды летели туда — назад, туда — назад, туда — назад. А я кобыле только прижмусь: «Ты моя хорошая, моя родная» на шею, «не было б тебя, не выжила бы», а Галя лошадь вела. И так мы дошли до Митьковки.
Пришли в Митьковку, солнце всходит, и теперь надо идти пешком от Митьковки в наш поселок семь километров. Мы пришли в свой поселок, а уже фронт ушел, уже в Новозыбкове. Мать меня прятала в сундук, в печку, чтоб не нашли меня. Мою кобылу забрал фронт, дали нам такую калеку убитую, что в колхозе стал, упал и сдох.

Мы начали в колхозе жить. Мужиков почти не было, парней не было, всех забрали. Наших, кого забрали, всех положили — и парни, и мужики, все, подряд всех. Не могли перейти Сож, а Сож это река, она красная была от крови, наших топили и топили немцы там, а наши не могли их выгнать. А они постреляют и в речку, постреляют и в речку. Красная речка шла перед Гомелем.

Жили мы в колхозе, не было ни света, ни еды, ни воды, с сестрой Шурой ходили просили килограмм соли, вот что значит война, вот как мы жили. Был голод, на поле лежит картошка гнилая, а собирать нельзя, прогоняли нас, чтобы мы не собирали, не ели. Питались щавелем, если картошинка есть какая — за счастье, не хватало картошки. Куры еще были.

Потом я пошла на работу в город, пошли и наши некоторые. Ну что сидеть умирать, а я уже подросла, уже больше сил, пошла работать грузчиком на станции.

Когда объявили, что война закончилась, мы работали на станции, нам дали спирту, мы по граммочке выпили, Таня всю дорогу шла и танцевала. Все кричали: «Таня, Таня, что ты делаешь?» — «Война закончилась!»
А я плакала — у меня две сестры в Германии. Маруся потом пришла, а Шура погибла. Я ходила плакала по селу. Мне сказали, Шуру убили, бомба на завод попала.

А сестра Маруся попала к хозяину, у хозяина жила, хорошо жила, пришла — как пчелы обкусали, полная, красивая. Она была дояркой, 15 коров на ней было, хозяйство, хорошо ее кормили, что сами ели — то и ей давали. С хозяйкой ладила, а потом у хозяйки убили сына, прислали, как взглянула она на Марусю: «Моего сына убили, моего сына убили, Русь, Русь, Русь». Маруся не знала, что делать, думала — убьют ее, а потом пришло письмо с завода, что убили сестру Шуру. Тогда хозяйка успокоилась, говорит: «Моего сына убили и твою сестру убили». Маруся прислала нам письмо, ее хозяин был переводчиком по русскому, сам и адрес писал и письмо. Когда война кончилась, Маруся пришла, а Шура не пришла.

Голод начался, карточная система, по 200 грамм хлеба давали, есть нечего было. Нас гоняли на работу. В Закопытье стоял военный городок, там были ракеты, снаряды, нас послали разгружать эти снаряды. День и ночь разгружали, не давали нам нисколько отдохнуть. Зима, снег. «Вы работали немцам, теперь нам работайте», — так сказал нам начальник. Я заболела, не могла работать, но сказали: «Иди работай».

Мы спали так: солдаты помоются в бане и на цементный пол в баню нас гоняли спать. Только ляжем — и нас сразу гонят разгружать, разгружать, разгружать. Там были мужики и мы, девочки были и еще там стародубцы были. Они ночью прокопали снег под проволокой и убежали. Вот как было, как издевались наши над нами.

Решили мы убежать. А как убежать? Везде же проволока, снег. Это же Закопытье, темный лес. Кругом стража. Мужикам сказали, мужики говорят: «Если мы убежим, то нас на фронт, а мы сейчас как тыловые». Они боялись, а мы, девчонки, говорим: «А мы все равно, пускай нас стреляют».

Решили убежать, выбрали, договорились, место было глухое, а зима же, снег. Рыли, рыли, рыли руками этот снег глубоко. Землю рыли, чтобы проволоку не достать, проволокой же было обведено кругом. Если застанут — так и собаки найдут по следам. Вырыли и убежали из Закопытья.

Начальник на станции сообщил, что если будут такие идти, чтоб не останавливался поезд, пускай пешком идут. И мы пешком шли в Новозыбков. В Новозыбкове сели на поезд, стоянка была три минуты, меня оторвали, и я упала под поезд, так он корзинку раздавил, а меня не задел. Я плакала, а дежурный говорит: «Не плачь, мы сейчас остановим поезд и посадим тебя туда». А в Новозыбкове сказали, что меня нет: под поезд, говорят, упала, нет ее. Больше в Закопытье нас не посылали.

Вот такая моя жизнь. Нельзя говорить, что плохо, надо говорить, что хорошо. Но хорошо не было.

Благодарим за запись истории студентку первого курса литературного факультета Брянского государственного университета (филиал в городе Новозыбкове) Полину Атрошенко