Родилась я в Михалкове в 1929 году. Жили мы: дед, бабушка, дядя немой и папка с мамой. Папку взяли лед колоть за деда, т.к. дед больной был, и он оттуда пришел — умер. Мама со мной была, ходила по поденщикам, деревья вырубала.
Ничего у нас не было, очень бедно жили.

Дед нас растил, воспитывал. Я однажды заругалась матом, так он мне так дал, что я описалась, мокрая вся была. Если б дядька немой не отобрал бы у него ремень, я не знаю, что бы было. Ой, я расплакалась, села на печку, говорю: «Татенька ты мой, приди ты, людоед этот меня съел», бабушка мне: «Что ты говоришь?», а я «Нечего! Все равно уйду в кусты».
Бабушка тогда пошла к деду, говорит: «Иди проси прощения! Если она уйдет, не будет ее, ведь с тебя спросят!»

К мамке пришли свататься: малец неженатый. Мать жениха сажала меня на колени, всё сижу, помню, у нее на коленях… А дед сказал: «Вдове нельзя выходить за неженатого замуж», и не дал! Мамка жалела, работала столько!
Не было мужчины…

Когда я училась в пятом классе, приходила учительница: «Сдавай экзамен». Но дед сказал: «Учебы не надо». Не пустил меня сдавать экзамен. А я была отличница, у меня ни одной четверки не было. Я стояла так, на закреплении: сейчас закреплю на уроке, на перемене сделаю уроки, потом иду в поле травы нарвать, все надо было для хозяйства. Мама ж ляда копает (работает). А сестру все время брали на окопы, когда война была.

Война шла, освободили Смоленск, мне было 12 лет. Дед пошел копать землю колхозную, сеять и меня с собой взял работать. Я там жила, и меня научили пахать. Председатель пришел, говорит мне: «Ивановна, дай-ка я погляжу, ты, кажется, пахать можешь», и я научилась пахать. Пашу. Стали все девчата увольняться, чтобы выйти из колхоза. А председатель меня не пустил. Мне было 16 лет, когда война кончилась.

Пришел вербовщик с Пескарихи со спиртзавода, вербовать на торф, это рядом с нами. Мы завербовались. Год были на торфе. Возили его на тачке, копали, тяжело… Свою жизнь не хочу так прожить.

Мне было 19 лет, когда меня по блату взяли в детский дом работать. Я там отработала 8 лет.

Потом одна женщина меня взяла в местный комитет, она была уже к пенсии, плохо видела, а я все записывала. И когда она ушла на пенсию, я за нее осталась. 8 лет работала в детском доме и к ней ходила. Так 8 лет отработала и вышла замуж в Жуковский совхоз, переехала туда. Поставили хату себе новую, а потом 11 домов сгорело, и наша хата сгорела. Я в это время в Жукове на работе была. У нас вообще ничего после пожара не осталось.

В Жуковский совхоз как переехали – работы нет. Пошла я на дойку. Собрали мне плохих коров, самых негодных на первый год. Я была самая последняя по ферме. Но я коров раздоила и на второй год вышла самая первая. Поехала в Москву на выставку на три дня. Поехали я, скотник наш и девка доярка из Иволки – деревни рядом. А они дружили, девка-то и скотник, но с ним поехала жена, и вот они от жены прятались. (Смеется) А мы, бывало, сидим, то в карты играем, то что-нибудь поесть оставим, талон на сладкое оставим на завтра, а на завтра они пропали.

На дойке я проработала 15 лет.

Уже четверо было детишек, в школу пошли, погодков рожала: 1955, 1956, 1957, 1959 и через десять лет 1969 последний. Я тогда болела, и врач сказал: «Теперь только тебе лечиться».

После дойки стала работать в психбольнице. Работала 20 лет там. Больница находилась в Гедеоновке.

У меня общий трудовой стаж 50 лет.
Есть награды – медали. Я их не повязывала, они у меня в мешке лежали. Однажды пришел один человек по налогам и сказал, что я плачу налоги, а у меня должна быть льгота 50 процентов. Сказал: «Покажи медали». И тут оказалось, что самых первых медалей нет. Документы на них есть, а медалей нет. Потом вспомнила: у меня медали взяла одна женщина, маме ее 90 лет, а медалей не было. Я показала их просто ей. А она забрала.
Ну и ладно.

Продолжаю. Живем, мальчику некуда идти в 10 класс в школу. Я сдала его в Мальцево в интернат, недалеко. И он там жил, прибегал на выходные, а мы только начали строить новую хату, у нас скот был. Однажды сын не приходит в субботу из интерната домой. Я туда в школу, а мне говорит санитарка: ваш сын в больнице. Я удивилась: «Как!?»
Поехала туда, в больницу. А врачи знакомые были, оказалось, что с ним уже два дня мучаются. Оказалось, он волосы накрутил на палец, и они попали в кисель к нему, а он выпил, и эти волосы застряли у него. Врачи их два дня тянули. Целую неделю сын лежал в больнице. Я очень переживала.

Окончил сын школу с отличием, выучился на агронома, потом институт окончил, работает на ответственной работе.

Сейчас у меня четыре внука. Про правнуков не знаю. У дочки одна девочка, у сына одна дочка, и у другого сына два сына.

Так я отработала 20 лет. Три года на подсобном. А есть же нам на работе не давали. Даже когда в детском доме работала на кухне, мы никогда не ели. Бывало, картошки посажу, запеку в золе, в печке — и все. А сестра греет воду, кладет сахар, мясо и сама вытягивает. Если чуть отломано от какого куска — вопрос: куда отломала! Я говорю, чтобы в глубине поискали. Вот как было. Себе не могли взять.
И в психбольнице лет десять, а может больше нам не давали есть на работе. Работала с одной девкой, она иногда хлеба приносила, а я молока, яиц, сала, у меня же хозяйство было. Работала. И скот держала, и детей. Если, бывало, есть чуть-чуть свободная зима, санки в руки, лыжи в руки, поехали на горку. Завалюсь я, они меня поднимают! Как вспомню! А я не помню, какая батькина ласка, как батька жалеет детей.

Потом перевезли больницу к нашему дому ближе. Где подсобное хозяйство было для психбольницы. И мне уже было 70 лет, а я еще работала. Сын говорил начальнику: «Когда вы мою мамку уволите?» А он говорит: «Мы таких не увольняем, молодёжь дела не знает, а они всех больных знают». Больных было по четыре человека в палате и не пускали никого…

А потом я в интернат ушла. Я на коляске уже, дома самой никак, а все далеко.