Меня зовут Николай Максимович Перекатов, я родился 19 мая 1941 в Сараевском районе, село Бычки, улица Озерок.
Родители мои были рабочие, колхозники. Отец всю войну прошел, вернулся — третья группа. С братьями и сестрами нас было семь человек. Одного брата убили в армии, в войну. Из семи человек я один остался, все умерли.
Был дояром и певцом, объехал с хором весь Советский Союз.

Мать была больная, с детства корову доил я, мать меня научила, она в колхозе работала.

Конечно, в войну тяжело было, о чем разговор. Нас много в семье было и мать одна. Что ели — щавель и трава была съедобная, крапива, варили ее, ели. Потом коз купили, потом корову, начали подниматься.

Немцы у нас были пленные, газопровод копали. Люди, помню, говорят: пойдем к коровам в стадо, тут они с котелками. Им говорят: у меня сын или дочь погибли из-за вас. А практически, они не виноваты: их же тоже посылали, как наших. Помогали им, не давали с голоду умереть.

После войны картошки не было, в поле колоски ходили собирали, картошку мерзлую собирали. Бедно жили, что и говорить, бедно. Потом меня попросил председатель колхоза попробовать работать дояром в колхозе. Ну я и согласился, дома делать нечего, мать научила доить корову. Я и пошел. Поработал года три. Животных я любил, еще на фельдшера на ветеринарном учился, а потом в армию меня взяли.

Воинская часть у нас была закрытая, ракетная. Об этом я говорить не буду.

После армии я поехал в Уральский государственный русский народный хор. Я был тенором. Это сейчас я лысый, а в Свердловске ходил без шапки, волос была копна. Очень много у нас концертов было. Когда я приехал на Урал, сперва пошел расспросил про работу, а есть ли куда, освободилось ли место. Ответили: есть, ансамбль песни и пляски был. Много собралось ансамблей, и так я солистом стал. Очень хорошо было. Однажды мы оттуда, с Урала, поехали в Москву на конкурс.

Кроме хора я работал на заводе — на Уралмаше. Был заточником года три наверное, или четыре.

Потом приехал Государственный Сибирский народный хор, я прослушался, и меня взяли к ним в хор. Переманили. Я уехал к ним в Новосибирск. Пожил там.

Песни пели только русские народные, никаких других вариантов иностранной эстрады. «Ах ты степь широкая», «Родина», «Поехал казак на чужбину далекую», много. У нас так было: придут хоть 3 человека, будут сидеть в зале — концерт полностью давайте.

С хором много ездили, я весь союз проехал. Как-то в Ташкент приехал, когда было землетрясение там, как раз шум, гам был в Ташкенте. Ах, землетрясение! Все говорят нам: «не ходите», а потом к нам приходят и говорят: должны дать в оперном театре концерт. Мы сами отказались. Над сценой была щель, обрушилась, и нас бы оттуда по больницам, а мы лучше по домам разъедемся отсюда. Нас по области пустили, мы ездили. Хватит — так закончилась моя певчая жизнь.

Потом приехал в Москву, прописался, устроился. В Москве женился, долго прожили. Детей не было. Потом сестра Анна заболела (она с 1924 года), и говорит: поедем-ка домой (когда я в Москве жил). И я с ней уехал домой сюда, в Сараевский район.

Уехал я с ней, а потом что-то пожила она, заболела и померла, уж много лет.

Я вот сюда не хотел в эту организацию приходить, а председатель сельский (он очень добрый, хороший) меня сюда привез на машине своей. В дом престарелых. Я тут сейчас побуду, а на лето уеду домой. Кормят тут очень хорошо, даже говорить нечего. И ухаживают, все чисто, культурно.

Сейчас всё изменилось по сравнению с тем нашим временем: сейчас все хорошо. Не ленись, работай, трудись, и всё, всё придет. У нас-то нечего хорошего вспомнить — не было его, хорошего времени.