Я родилась 21 августа 1921 года. Наш был район Милославской, а село Перво-Воскресенское. Десять километров от Милославских. Там я родилась, там и жила до тех пор, покуда дочь-гада привезла меня сюда.

Две Первовоскресенские были :Первовоскресенское, деревня Хрущово, а километров за 12–15 Первовоскресенское и наше. Наше пишут Первовоскресенское, деревня Хрущово [и ныне Рязанская обл., Скопинский район, с. Воскресенское 1-е, д. Хрущово].

У меня были брат с сестрой, я всех младше. Родители работали в колхозе, так в деревне и жили. Родились они там в деревне Хрущеве, Первовоскресенский сельсовет. Родились и поженились отец с матерью. Так и дом у них был хороший.

Потом я вышла замуж за десять домов к жениху, за десять домов, на одной улице жили. Мы с детства как всегда дружили, бегали, играли там все детство. Так с ним и поженилися.
Он у меня умный был. Он все время работал в колхозе у меня бригадиром по тракторному отряду. Хорошо жили: корова была, скотину водили, свиней для себя даже водили. Овцы были, да. У нас пять человек детей.

Я, моя хорошая, только два класса кончила. А потом на салазках катались. Не учились тогда. Просто была школа. И в школе-то только учились четыре класса, а потом уходили еще до восьми классов. Километров за пять школа стояла. Та учила до восьми классов.

Уж у меня дети учились тута. Четыре класса кончили, потом туда перешли. Некоторые учились даже в Милославских — квартиру снимали. У меня сейчас сын работает в Милославском управляющим всем районом. Он восемь классов в своем селе учился, потом два года учился в Милославском. Это будет десять. И два года учился за Скопином на управляющего. А сейчас он, должно быть, года четыре в Милославском управляющим всем районом. И второй сын, последний, он как все равно заместитель. Оба работают, даже не курят, доченька.
Мне Господь, моя детка, в детях, как сказать, счастья послал. Даже последний сын сказал: «Нас Господь не обидел. Хотя у нас семья была большая: мать, отец и нас пять человек, но нас Господь не обидел, мы все выросли, все умные, знаем, как жить». Я его никогда так не научала, а он сказал: «Нас Господь не обидел».

Когда война началась, я уже работала на железной дороге. Война началась в сорок первом году, а мне уже было двадцать лет. Меня берут на фронт. Три года я там была. Мы не воевали, а мы были в непроходимом лесу, нас угнали, а рядом был бой, война была. Лес непроходимый, только что пешком ходить, а машина не въезжала. Дорога была за километр, боевая дорога, там машины ездили. Раненые бежали в лес, падали и там умирали. Мы их собирали мертвых и на руках несли на боевую дорогу, где машины. От нас железная еще линия была за два километра, из Москвы ездить. Мы работали уж на железной дороге.

От нас железная дорога два километра. Поезда едут с Москвы и туда в Ленинбург. От нашей станции Ленинбург семьдесят километров.
По два дня не ели, моя детка. Я не знаю, как мы живы остались. Моя двоюродная сестра мне ровесница с двадцать первого года, Александра. Мой отец и ее отец братья, мы с ней двоюродные, умерла она там. Еще там ее соседка умерла, две умерли. Четыре девочки умерли. Потом еще две умерли. Их положили в больницу, а потом сказали, что они умерли. А хоронили, не знаю где.
Есть-то было нечего. Я не знаю, как я жива осталась. У меня ноги пухли выше колен уж. Бывало погляжу, вот так вот они пухлые. Думаю: «Ну все, может завтра». Угнали нас в этот лес, машина нам привозила хлебца. Жамочками там нарежут в корзинку, машина подъедет, дяденька несет корзинку. Тебе жамочка, другому жамочка. И как мы живы остались, не знаю, доченька.
И вот мы по лесу ходили, собирали убитых и вытаскивали, за километр носим на руках и к дороге ложим. На машинах еще дядьки ездят. Они по дороге едут и мертвых на эту машину ложат. Говорили, что их тоже не кидают, а возили на какое-то поле. Там копали трактором канаву и, говорит, их клали, не убрамши. А потом уже после будто туда привозили священника, и он всех предавал земле. А я и говорю: «Как же священник предавал их земле, откуда же он знал их имена?» А мне и говорят: «Когда убитого найдут, берут документы и в сумку». Все убитые были по документам придаты земле.
У моей сестре мужа на фронте убили, а мы и думаем: «Как же так, мужа на фронте убили, и прислали письмо, что он убитый. Третьего или пятого января убитый. «Ваш муж убитый третьего января такого-то года». А я и думаю: «Как же так?» Оказывается так, их собирали, документы брали из карманов и родителям, женам высылали, что «Ваш муж убитый, убитый, убитый».
Ну вот, моя хорошая, я там три года была. Нас взяли пятнадцать человек. И мы там все были. Домой ни письма все три года, ни бумаги. Я три года дома не была. Потом вышел приказ нас отпустить.
Вы слыхали Павелец или нет? Нас до Павельца довезли грузовым, в Павельцах нас ссадили, и мы шли — должно быть, километров двадцать шли пешком до своей станции. Ну слезли мы, я прихожу, три года меня не было. Дошли. Открываю дверь, а мать стояла тута — как увидела меня и упала. Они думали, что меня убили, угнали. Отцу уж был шестидесятый год, отец на фронте не был. Мать упала, я на нее, плакала, целовала. Она лежала без памяти, только что дыхала, час, два, три, четыре, пять. Шесть часов лежала. При мне, как она увидала меня и упала.
А медичка чужая была у нас, приезжая из Алма-Аты. Их в войну из Алма-Аты всех выгнали какие-то казаки. Она была медсестра. Не знаю, как она приехала в Милославку к нам, а из Милославки ее к нам в деревню, в село. И эта медсестра сидела, не уходила от матери. Она только дыхала. Народ приходил и уходил, приходил. А в шесть часов вечера она стала шататься. Медсестра сказала, что все, она оживеет. Сердце заработало, ну и встала.
Всю жизнь я работала с мужиками. Но никто никогда не ухватил, чтобы «Пойдем там, полежим». Я вот сейчас поминаю, какие мужчины были умные.
Я замуж вышла, уж мне было двадцать семь лет. Жених мой был на фронте. Я вышла замуж от своей матери через десять домов. Десятый дом на одной улице. У нас улицы длинные, с километр. Их было из дома четверо на фронте: отец, Иван, мой Санек и Степан. И все домой пришли. Мой раненый, немножко прихрамывал. Деверь пришел, тот был контуженный что ли, не знаю, раненый или нет. Он очень заикался. Так разговаривал.