Брата звали Иван Константиныч. Он был офицером в армии. Аттестат получал. Высылал нам помощь. Половину нам, половину себе оставлял. Вот мы им жили. Теперь пришел он из армии, пошел в милицию.

Но оттуда ушел. Потом женился и в колхоз пошел. В колхозе тогда косили рожь, пшеницу, вязали, скирдовали. Все зимы молотили молотилкой. А он был в это время сторож. И его убили. Когда мы прибегли, нам сказали: «Вот такой круг был, и табаком посыпано». Как они там боролись. Его застрелили. Другого брата взяли в ПЗО, Николая Константиныча.

Я в 16 годов пошла в колхоз. Я теперя несовершеннолетняя, а тогда паспортов не было, что несовершеннолетняя поступила на работу. А я одна осталась.
В колхоз ходили, палочку писали, а денег ничего не давали. Трудодень. Как жить? Как тяжело! В 16 годов мы в колхоз ходили за так, а вот вышла на пенсию в 55, мне колхозную пенсию дали. То в колхоз ходила, тут замуж вышла. Дорогу, асфальт ложили годов пять. Ну, я не брала эти года. На сахарный завод ходила.

Муж умер давно. Василий Васильич его звали. Часто выпивал. Работал трактористом. Всегда почти пьяный. Мне было очень тяжело. Два мальчика у меня были. Одного звали Александр Васильич, а другой Николай Васильич.  Один 1962 года, Николай. А Александр 1966-го, по-моему. Хорошие ребята. Учились, 10 классов кончили обоя. И в армии служили обоя.

Один пришел из армии. В шахте он учился, поэтому сразу в армию не пошел. Пришел из армии и прям пошел обратно в шахту. Девку из армии привез. А у ней девочка, где-то 4 годика было. Все трое приехали голые из армии. Сын, тот что в армии, в солдатском, и она вся голая, и девочка. Вот пожили, квартиру им дали. Квартира такая, ничего нету. Из дома взял кое-чего. Стулья… А мать на чем хошь спи. Все я пережила, и сноху собирала, и девочку как свою растила. Вырастила. Всех-всех-всех выходила. Вот девочка в Москву уехала, замуж вышла.

Я за квартиру работала на свекле, 12 га. А свеклу нам давали знаешь по сколько? Один год нам дали 12 га, это не 12 соток, а 12 гектар. Сестра взяла отпуск. Сын работал в шахте в ночь. Он жил в Богородицком, а я в Кузовке. Он из шахты вылезет, придет домой и поездом приедет… А сколько-то в Кузовку идти, где мы живем… Прибежит, спросит: «Где мать тяпает?» Соседи скажут: «Тама». Глядишь: бежит. Сын со мной тяпал. 12 с половиной мешков сахару я получила. Вот сейчас он помер в Москве.

А другой сын пришел – в Германии служил, уехал прям в Москву и там женился. Потом стучится часов так в 8 вечера. «Мам, открой!» Я выхожу. «Мам, она меня привезла. Не нужен стал». Ну что ж, я своего дитя брошу? Он порядочно со мной жил. Всё-всё делал. И огород мы сажали, все он делал. А тут запил, запил. «Коль, не ходи туды» — «Да ладно, мам!» — махнет рукой.
И вот, помню, мы картошку докопали. А он напился пьяный у сестры — я его еле довела. Ну, пришли мы, он провалялся, утром подымается, кружку воды выпил. Я говорю: «Коль, пойдем ботву пожгем». А он: «Щас, мам, давай вилы». Ботву наклал на огород, поджег и пошел. И все, больше я его не видала.
День прошел, другой, третий — его нет. У кого спрошу — нет и нет, никто не видал. А мне тут операцию сделали, аппендицит, я еле ходила. И я три дня ходила по бурьяну, искала. Думаю, может, где пьяный упал, завалился, может, где мертвым найду. Какая с ним пила женщина — рассказала, что он в подвале резаный, убили его. Пил вместе — и зарезали. Я пошла в сельсовет, заявила, что у меня Коля пропал. Милиция приехала. Везде-везде какой день его искали. А он две недели лежал в подвале, разложился весь. Его даже и не открывали, когда хоронили. Я даже не глядела, какой. И в церковь когда возили. У него лицо все ободранное. Его как в подвал тащили, у него голова трепалась.

У него девочка осталась и жена. Хорошая! Она меня не бросает. Она меня и сюда провожала.  Ездиют ко мне.
А тут сестра со мной. Я младшая, она постарше немного. Она 28-го года. Все топталась-топталась и упала, и под себе. Спасибо, соседи ходили. Она лежала под себе скока, а тут стала ходить понемножку.

Спасибо, вот в такой дом нас взяли. Мы тут уж, наверное, полгода. В сентябре сына зарезали. Я одна жила. Мене сюды [в палаты сестринского ухода в поселке Товарково Тульской области] взяли, слава тебе, Господи. И уколы делают. Нам тут очень хорошо. Никогда-никогда мы такой жизни не видали, как сейчас вот тут живем. Господь нам послал под старость. Мы разве жили? — мучились! Не приведи Господь никому такой жизни!