Войну пережила. Когда она началась, три годика мне было, и помню я все. Как окоп у нас был, мне уже 4-5 было. Окоп был, там же у нас Орловско-Курская дуга.

Папа и брат пошли на фронт. Мне было 3 года, братику 1 год, и как вот так справляться? На руках его, еще не бегает же. Старший брат ушел. Пять лет война длилась, но я все помню, и как окоп рыли, и как ветки туда накидывали.

Брата старшего привезли две медсестры с войны, потому что он был инвалид первой группы, сам он не мог приехать, потом он умер. А меньший брат недавно умер. А папа пришел с фронта, у него глаз вставленный был, стеклянный. В голову он был раненый.

У нас овца была. Прятали ее несколько лет в яме. Ей ночью давали корм, и водичка там стояла. У нас же ни лампочек нет, ни керосина. Овца что значит? Питание, а стрижка? Мама на прялке плела, а это обувь была у нас, и рукавички, все было. Овца всю зиму в яме была. Бывало выставят нас (мама, сестра старшая, я и брат), выстроили солдаты и говорят: «Ты, бабушка, не открывай яму сразу, чтобы она слепая не была».

А потом наши солдаты пришли. Я как сейчас помню, как лежали у нас в доме, все штабелями. С русской печки, чтобы слезть пройти где-то в пороге стояла каска немецкая (ведерок-то не было), чтобы в туалет сходить. По солдатам я шла, негде ступить, наши пришли и вот спали. Лишь бы в хате под крышей, все тогда измученные.

Помню, как проходил немец. Открывал все полочки, крыночки с молоком когда-то были. Кричал: «Матка! Яйки, курка!»

Потом Победа была. Конечно помним, как мы рады были.

Да было трудно и после войны. Холод был, хлеба надо было, на огороде сеяли просо, потом обмолотим. Пшено есть, но проса много, кашки мама сварит. И как весна настает, в колхозе сажали картошку, и пойду по полю. Босиком, грязь же. Оттаивает земля, а картошка сверху, как я ее наберу. Потом помою, почищу корочку и сушили. Получалась мука из мерзлой картошки. Такие пекли блины. А сейчас не знаю, их наверное не будешь есть.

После войны мы уже в школу пошли. Вот мама сумку такую из тряпки соберет, туда тетрадки, букварь, чернильницу. И хлебушка вот столько даст, с ладонь. Чая у нас не было, чтобы узел собрать, все натощак. А хлебушка… Пока я дойду до школы три километра, кусать начнешь. А он хрустит. Он замерз. Орловская область, морозы. А тогда были морозищи! А три километра ходить, и блудили, бураны какие были. И волков встречали, ужас. Как идешь, а их три на одном расстоянии, с этой горы прыг. Лед перебежали и на ту гору бух! вскочат и пошли дальше. На нас не нападали, по овчарням лазили, это мы помним. Крышу прокопают, овцу утащат, побольше. Все было..

Три километра ходили в школу. По горам и полем. Детей немного нас было. Старшие чуть были и мы, меньшие. Ребята заставляли нас вперед проходить, протаптывать. Да все было. И под воду проваливалась. Шли-шли по своей стороне, надо переходить. С этой стороны лед замерзший и оттуда, а был ручеек, вздумали дети перепрыгнуть. И я как перепрыгнула и прям в воду провалилась. А потом ничего, добежала. Мокрая выскочила и до первого дома добежала. 10 лет мне было. Ума-то не было. А вот перепрыгнуть надо было. Мама где-то и ругала.

Школа была далеко, семилетка. Семилетку кончила и все. А десятилетка была дальше, за 12 километров, а у нас не было средств ни на квартиру, ни продуктов, туда чтобы купить. У председателя был сын, он там учился, председатель на колхозной лошади возил всегда его. Там он на квартире был и картошку ел, а мы работали в колхозе. Зарабатывали. Все делали. Сено сгребали. И свеклу отрабатывали, и картошку, все делали.

В 20 лет уехала в Украину, в колхозе работала, свеклу обрабатывала, чтобы сахар был. Тогда было везде СССР и Украина, одна власть.

Потом вышла замуж, с мужем познакомились на работе, в колхозе.

Сын в Афганистане служил. Дочка младше,  три месяца ей было, когда дом сгорел. Потом выросла она, вышла замуж. Внук есть от дочки, будет врачом, психиатром. Последний год ему учиться. Видимся каждый выходные, они с дочкой приезжают всегда. Мамку они не забывают.

Девичье у меня это страшное. В 1993 году муж умер внезапно: операцию сделали, занесли инфекцию, заражение крови пошло. Врачи уже знали, придут, посмотрят; пять суток прожил. И я не отходила ни на один день и при мне он умер. А через два месяца сына застрелили. За два месяца я два гроба отправила. Мужа схоронила 17 марта, а 17 мая сына.

Сын пришел с Афганистана, работал на металлургическом комбинате, поэтому он всегда гонял тех, которые воровали, снимали антенны. Медь собирали, он их всех гонял. Они его взяли и застрелили. Застрелили, отвезли, закопали. 40 дней искали. Поймали этих ребят, прижали, они все рассказали. Куда отвезли, где закопали. И их утром повезли в наручниках, показывать. И эти откопали. Я ходила в морг, смотрела сына. 29 лет было ему.

Были 90-е годы на дворе.

Да, все переживешь.

Когда еще при Горбачеве нам пенсии урезали — стали давать половину, а потом еще половина, то уже мы стали нищие. Дочка с мужем развелась, внучка мне оставила, сама уехала в Москву на заработки. Тогда все ехали, и она уехала. Она уже там получила гражданство, внук вырос, 23 года ему, на врача учится, уже последний год остался.

А война началась на Украине, они сказали: «Мы, мама, тебя заберем». Построили они и мне домик, чтобы печка была. Дачный домик они построили. И печка страшная железная, там ни кастрюльку, ничего не поставишь. Туда мне никак некуда, даже в коридоре негде, у меня семья там.

На Украине прожила с 1957 года, приехала в Москву года четыре назад, в 2012. Приехала сюда со всем, что было. Там война все поразорила у меня. Ничего не могла оттуда забрать. Потому что мне не на чем везти. Приехала сюда на дачу, и я не смогла. Я зиму просидела проплакала, страшно, занесет же, туалет на улице, надо топить дровами, я ослабела , 80 лет мне. А как Господь Бог указал мне путь.

Начала я искать где мне жить, и вот был здесь врач Нина Павловна, Царствие ей Небесное, она меня приняла, и я год уже живу здесь. Живу я, это Господь меня так определил, как перед старостью, все годы старые прожить в очень хороших условиях. Я ни в чем не нуждаюсь, вяжу и салфетки, и косыночки с кружавчиками, все делаю. Я здесь уже год, и мне не скучно. У меня всегда дела. Одной в комнате очень хорошо. Кому больным что-то отремонтировать, кому халат, кому штаны. Говорю: «Девчата, найдите парню штаны», инвалид 30 лет. Одной рукой он джинсы одевает. Резинку ему вставила, отремонтировала. Кому тапок, кому резинку. Я ходячая одна, и потом я домашний человек. Мне разрешают, я рукодельничаю. У меня целый ящик клубков.

Тут хорошо, никто меня не обидит, никто не скажет, что не так что-то делаю; мне спокойнее, я верующий человек, и так легко жить верующему. Что я все на Господа Бога.

Как с детства привыкла трудиться, так и до сих пор. И никак не сидится мне, болит – а я села, болит – а я вставай и иду делать. И тогда я не замечаю, что болит. Ну и пусть болит. А я не должна лежать. Сколько яблочков собирала, сушила себе в зиму, заваришь в чаек и всех угощала. И так везде ходишь, и в церковь ходишь.

Что еще веселого интересного? Не знаю. А грустное…  Я же не могу. Три раза на смертном одре была.

Первое, что я пережила смертельно опасное — это в детстве, 12 лет было. Год в больнице провела, я вся сгорела, обморозилась. Надо было идти на мельницу, помню 1 мая было, в школу не ходили, погода была — лед, мама в рукавицах огород копала, чтобы что-то сажать. А меня соседка, такая тучная и пожилая, позвала на мельницу сходить. Пошли мы через речку, а она была метров 10 ширины. По берегам лед, льдины большие лежат. У нас речка разливается. А в брод переходили, вода быстро идет, и выше колена. И когда я перешла на ту сторону, я терла-терла ноги, в чувство их приводила, а они замерзли, все оледенели. Приводила в чувства и все, мы пошли дальше. Пришли, а мельник говорит: только завтра смелем, а сегодня нет. Соседка говорит: «Тамара, иди принеси хоть картошей напокушать», и я еще раз перешла реку. Потом пошла отнесла и ночь там. И все, не только легкие сгорели. Все тело. Я год лежала в больнице, потом в санатории. Поражение было, обморожение. Вылечили меня. И представляете, я и вязать там научилась и все-все, очень долго же лежала.

Приехала и начала в колхозе работать. Сколько я перенесла, это я не знаю.

Потом один раз дом горел и мне большое бревно упало на голову. Три месяца было дочке. У меня на голове можно было миску поставить. И я никуда не могла отъехать, ребенок маленький, грудное молоко. И я холодную тряпку на голову положила и все.

Третий раз было — дочка уехала в Москву, я с трехлетним внуком осталась. Получилось язвенное кровотечение желудка. И что вы представляете? Я вот так на диване лежу, а вот так кровати внук, три годика. Мне плохо. Я ходила ко врачу в этот день, говорила, что болит, показывала, но она какие-то таблетки дала, может анальгин.  И пришла я домой, был вечер, я справилась кое-как со всем, легла. А ведь топить печку утром надо… Я упала и ползком, двери поснимала — крючки открыла, чтобы мог зайти кто-то если что..

Это было час ночи, до утра не заснула. Утром  валенки одела, пошла соседку звать. Шесть утра, никого не дозовешься. И вот шел кто-то на работу, я сказала: «Передайте, пожалуйста, что я очень заболела». Все знали, что я с маленьким дитем. Пришла соседка. Потом пошла позвонила другу, позвала. И связи не было с районом. Поехал сосед. Затем позвонил дочке, она тогда уехала в Воронежскую область, искала где на работу устроится и получить жилище. Потом дали телеграмму, она приехала. И это я пережила, операцию сделали.

А далее мне сделали еще укол и было химическое отравление. Я ходила на уколы. Нужно было после операции. И вот медсестра берет ампулу, набрала в шприц, вводит. Она вводит, а мне как вот так — уф — дало! Я говорю: «Мне плохо, плохо, вынимай иглу». Она вынула и тут же положила, мало осталось в шприце. Свернулось лекарство, мне всему плохо и страшно, я не знаю как. Я пошла домой сразу, подкинула дров в печку. Чувствую: все, не могу. Как я пришла ко врачу, она говорит: «Я, наверное, ей быстро вводила». «Это попутала ты ампулы», — говорю я. Медсестра попутала ампулы, сделала мне химическое отравление крови. Я целый месяц одна жила, я не могла ни кушать, ни спать. Хочу лечь, как плохо тут же. Сяду и дремаю.

И вот однажды пришел один мужчина, спрашивает, где такая-то женщина живет, икону она заказывала, и, говорит, завтра будет батюшка здесь в селе, и будет Водосвятие служить. «Я пойду», — подумала. И пошла. Батюшке рассказала, водичкой святой побрызгал меня, и молился. Батюшка говорит мне, что завтра воскресенье, последний день в этом году (кончался декабрь), надо в церковь идти. Я пошла — и с тех пор я начала по ступенечкам потихоньку, потихоньку. Мне легче, легче. А так я ничего не кушала, только сама для себя, что натру (морковки, мне приносили яблоки, с сахаром и сметаной), а варить я ничего не могла, я не кушала. Я думала, что я буду морковкой кровь очищать, обновлять. Просила «Сделайте мне переливание крови», а врач мне говорила, что это хирургическое вмешательство. А она только головы лечила.  Сына и мужа уже не было. Я одна жила.

Сейчас мне почти 80 лет. Дочке 40 лет. Мне было 38 лет, когда я ее родила. Ей было 40 летом. Да, время идет, хорошо.

Все пережили. И переживем. (Смеется) Я не унываю. Умирать надо. Время знаю, что придет. Всех похоронила,  и брата, и сестру, и отца, и мать. Дядей и тетей. В семье было четверо нас. Два брата умерли, сестра. А я живу.

Все другое было. Вы не узнаете и не надо узнавать. Бог знает, что вам. Истории. Мало кто помнит и чтит их.

Родилась 08.08.1937 (79 лет)