Родилась я в 1941 году в деревне Хлуднево. Это был Хлудневский сельский совет, а потом переименовали, стал Котарской сельский совет. Родители были хлудневские, свои, коренные.
Родитель — Дмитрий Федорович был, мастер хороший, горшки делал красивые. У нас вообще в деревне все занимались этим таким промыслом. Все лепили. Отец его делал, братья. Так из поколения в поколение пошло. Всякую посуду делал. Это сейчас в магазинах всё, а тогда, деточка…

Он и чайники делал, и кубышки, и корчаги большие, и цветники большие делал — цветочницы, в окна становить. И вазы красивые делал. Очень хороший специалист был, очень.
Корчаги — такая большая посудина. Как махотки с ручниками. Это сейчас вот краны — нажмал да всё, вода пошла… А тогда… С обеими носиками корчага.  Нальешь воды (после войны-то) и умываешься. Рукомойник!
А махотки — круглые такие… Варили в них тогда. Вы знаете, что в глиняной посуде очень хорошо варить? Один профессор медицинских наук тогда очень хорошо сказал, что в глиняной посуде хорошо все витамины сохраняются.
Но на махотки надо добрую глину брать, синюю.  Год не развалится махотка. А еще есть глина желтая. Из нее кашинки делали. В кашниках молоко топили. Даже вот есть в музее.
Оно хорошо — молоко топленое. Поставишь, бывало, его в подвал. Это сейчас холодильники. А тогда, деточка, всего этого не было.
Мастеров, как отец, всего два человека в деревне были. А горшечниками вся деревня была. Два человека лучше делали, а один — даже самовар (самувар), деточка, сделал глиняный, и отправил на выставку. И премию получил. А мой [отец] и сделал [самовар], а не мог соединить.

Отец был инвалид Великой отечественной войны. Он на войне был, у меня вон, и документы есть, фотографии — берягу все. Ранен был сильно. А после, уж он сильно больной стал — ранение-то какое! — первая группа ему была дадена.
Сама я войну не видала, только что рассказывали. У нас, мать говорит, стояли хфины. Жестокие! Ох! А у кого, говорит, стояли немцы, те как-то не трогали. Ох как хвины мстили! Вот война-то была в 39-м году! Говорит, мстили ужасно! Бабушку побил — говорит, по воду, а у ней ножка больная была. Он ее все пинками бил.
Отец про войну говорил — страшно было! И разутый, говорит, и в снягу было лежали, и не емши были, и всё, всё! Помилуй Бог! Страшно, деточка, было, страшно! И зубы у него повыпадали, рука вся была посечена. У него и нога поранена была. Потом, слава Богу, осколки в госпитале ему повытащили. Слава Богу, хоть инвалидом, но вернулся!

Мать моя — Городничева Пелагея Яковлевна, они оба хлудневские, земляки. Она в колхозе работала.
Братья у меня были маленькие, да померли все трое… Бог их знает, отчего: заболели. Тогда как-то дети, деточка, умирали. У нас тогда говорили еще: в старину одна бабушка народила 16, не то 17 детей, и всё!!! Все поумирали! У кого оставалися жить, кому как Бог назначил. А у нас вот три мальчика у матери. Старший был с 39 года, я вторая с 41-го, третий с 46, а последний был уже с 48 года. И умирали все. По два месяца прожили, один — восемь месяцев. И умирали.

В школу я ходила, дааа. Тогда ж закон был: дурак ты или какой, а все рано надо ходить в школу. Вот не шло учение никак! А тогда что же? Видят, что толку нету… А долго ходила. В каждом классе по два года. Переводили так.  Ничего не знала, ничего — тумак тумаком. По учению — никак. Хотя старалась. Это только Господь дает человеку ум-разум, а не кто-нибудь.

Потом я сперва работала в колхозе, а потом что в колхозе-то ничего не создается, перешла на стройку. Мне одна подружка — Таня, знакомая, — говорит: приходи-ка к нам на стройку, будешь помощницей. Мы глину, раствор подавали, подымали каменщикам.

У нас и хозяйство было — корова, овечки, индюки были. А что такое индюки, деточка, прежде народ не знал, что еще за птица такая! Индюк идет, бывало, свои сопли хороши как распустит… А отцовой сястры муж был на Украине, с оттеда привез, и мы от него развели. Потом одна индюшка у нас истратилась, а мы снова из Сухиничи привезли. Они неслися, а потом мы выводили, резали, мясо хорошее — индюшатина. Сварим мясо, так-то и съедим. Да в похлебку положишь, в суп, вот и съедим. Растолкем так, да и все.
Свиней держали, хороших резали, пудов по восемь, по десять. Хорошо, слава Богу!

Еще в деревне лапти плели. Господи Иисусе! Ряднушки ткали — рядину сами ткали, пряли. Тогда же все, милая, в лаптях ходили. Ряднина — это материал изо льна пряли. Лен сеяли, потом вырастить его, убрать надо. Обобьють его, обмолотють. А потом надо стелить. Покамест чтобы полежал. А потом подымают, вяжут. А потом сушут, на рыбу содят. Посушут, а потом надо мять. Тогда мялки были такие, а сейчас машины. У нас машины мяли. А то сперва мялками, тяжало. Мялками мяли колхозники. Уже в колхозе это было, деточка, не дуже давно — в 1961, в 1962 году. Все мялками, мялками. А потом трепали его, костру (кастру) выбивали. Всё. И пряли.

Хлебушек мать такой корб(м)илевский пекла, а такой, как вот сейчас молодёжь, это нет. Печку истопят, загребут все, только останутся кирпичи, чтоб чисто-пречисто, чтоб не прилипал. А потом большие сковороды были, вот этот хлебушек пекли свойско. А тогда — после войны — нет, трудно было. За хлебом в Сухиничи ездили, по два дня живешь и с одной буханкой приедешь, да нам еще не давали. Вы, говорят, не нашего района. Там, бывало, брали детей, покараулить около хлеба. Это ужас был. Ну это ж кризис был. А так, вообще, свойский хлеб пекли. Муку привозили ржануя, брали в мешках, а потом стали хлеб возить, и батоны, и все. Тогда уже стало лучше, исправилось все!

Потом у нас стал колхоз, потом в 69-м году 27 января образовался совхоз, стало хорошо: в колхозах стали хлебушка давать, а в совхозах стали денежки платить, вот так!
Я прожила всю жизнь одна. Женихов — нет, не надо. Я ведь и по грамоте не пошла, деточка, грамоте не знаю! Я так и прожила с родителями. Сперва мать померла, потом отец. Мать померла в 1977 году, отец в 1984 году. Мать 65 лет прожила, а отец 73 года. Больной, а все-таки прожил.

Потом я стала игрушки делать.  До этого их многие бабки делали — все свистки делали да носили по деревням, на яички меняли. А потом многие умерли, только одна стала делать, а другая стала к ней ходить. А я тогда к этой ходила, и быстро эти игрушки освоила. Хлудневские игрушки называются. Это вот мы сопелочки делали, маленькие свистулечки. А я свистульки не делала. Я большие делала — павлины, петушки, коровки, зайцы. Какую игрушку потрачу, сама придумаю.

Глину надо темно-синюю брать, не белясую. Потом ее надо накрушить, накрушить, молотком набить. Намочить, намочить, потом растолбачить в муку как картошку. Потом ее обратно надо, чтоб не прокорно тоже, не так, как молоко, надо все-таки погуще. Потом ее брать, как тесто месят, как хлеб, мясить, мясить руками все. А потом уже катай-катай… Да вы сразу поняли! А потом оттягывай, оттягывай, оттягывай. Вот игрушка там получается. И гребни там и все. Инструментик был у нас — палочки такие, вот и все. Что там хитрого, и говорить даже нечего.