Я родом с Елатомского района, знаешь – Елатьма? Касимовский район, а там Елатьма город есть, там деревня. Вот я там родилась в 1927 году. Четыре нас сестры было, я самая старшая; сейчас три сестры живы, а одна умерла.

Отца на войну у нас взяли прямо с первого дня. Он у нас с 1907 года, а взяли его прямо на первый день войны. Мы вот четверо, мать нас родила. Умерли еще, наверное, человека три маленькими, а четверо живые были. И меня тоже на войну взяли. Отца – в сорок первом, а меня в сорок втором.

В школу я ходила три года. У меня образование – три года. Потому что я первая у матери, а эти все за мной. Я их всех растила. Вот последняя с 1942 года у нас сестра, и меня в сорок втором взяли на войну.

Я с 1927 года, мне было 14 лет, и меня взяли на войну. Ну и была я там. Ничего я не помню: нас взяли, повезли, привезли в какой-то дом, много нас было. Все забыла… Работали мы, кто что делал.
А потом война кончилась, домой пришли. Один раз – тогда плохо ведь было – на торф поехала работать. Три года на торфу.

Траншеи копали, торф. Лопаткой с перекидкой. А потом приехала оттуда, пошла в колхоз работать дояркой. Норма была двенадцать штук в день. Работала три года, потом вербовщик приехал с Москвы вербовать. А мы девочки еще молоденькие были. Я даже нынче ночью спала и вспоминала, как же мою улицу назвали, в Москве я на ней жила 56 лет. И так и не вспомнила. Вот у меня там есть документы все, завтра погляжу, найду. Забыла, какая улица… Ну что, девяносто лет почти. А так у меня с головой все замечательно, все нормально. Только вот память. Еще глухая я стала, раньше не была.

Мы завербовались в Москву в 1951 году. Мы сами хотели. В деревне чего мы? Что я с тремя классами, куда пойду? Меня, правда, тогда не отпускали, я дояркой была. Но у меня ведь с 1929 года сестра, а эта, с 1932 года еще небольшая была. И меня все-таки отпустили, дескать, в колхозе есть кому работать.

Завербовались в Москву, и я попала знаешь куда? Асфальтировать дороги. Это лопаткой все, машин ведь не было. Мужики-то борты ставят, бывало, в Москве по улицам, а мы асфальт. Привезут, навалят асфальт, а мы лопатками. И я отработала тридцать пять лет, до пенсии как раз. Заработала хорошую пенсию, я и сейчас хорошо получаю. Тут 75 % высчитывают, а остальные дают нам на руки.

Еще замуж там вышла. Мы в общежитии жили, а у него там мать, отец, они москвичи. И я за него пошла замуж. Тогда какая свадьба? Тогда ведь бедно было. Послали меня на дорогах асфальтировать с мужиками.

Муж работал сперва на заводе в Москве. Жили в Перове. Работала я, забыла, как называется район, но тут же прямо, рядом. В этом районе был завод «Серп и молот», прямо около нас был завод. Курский вокзал там недалёко.

Нам квартиру-то наметили. Мне сперва дали квартиру одной, на асфальте-то. А потом стали дом строить двенадцатиэтажный. А он-то работал у меня на заводе, я ему говорю: «Витя, пойдем к нам работать, нам с тобой дадут одну квартиру на двоих, двое же работают. А если я одна буду работать, — говорю, — то одну комнату дадут, и все. Квартира на две семьи. Давай так, — я говорю, — сделаем».

А у него там мать с отцом жили. Мы пошли к матери с отцом, и говорим, мол, так и так. Мать говорит: «Конечно». И отец. Посоветовали свекр со свекровью. Ну и он ушел с завода, к нам пришел работать. Я асфальт клала, а они, мужики, борты ставили. Так вот и жили…

И вдруг я забеременела, и пошли мы с Витей к матери с отцом. Я говорю: «Мам, так и так, я хочу аборт сделать». Потому что как раз нам намечали квартиру. Квартиру дадут, — говорю, — Витя, надо все обставить, все новое купить. А я рожу, ты один, говорю. Вот из-за этого я и сделала аборт. Мать не против была, а отец против. Я говорю: «Да будут еще у нас дети». И все. Сделала, и больше детей у меня и не было.

А квартиру дали. У нас дом двенадцатиэтажный, мне дали на одиннадцатом этаже.

Потом я отработала до пенсии, и летом поехала к матери. Все лето отсидела у матери в Елатьме, Еланцевский район, в деревне у нас дом был, там мать жила и младшие сестры. А потом приехала я из деревни, а мне все подруги говорят: «Танька, иди работать». Я говорю: «Да…». И я пошла работать, нашла Московский энергетический институт в Москве, пошла санитаркой. В четыре часа встану с утра, пойду на первую электричку, она раньше ходит. Сяду, а там две остановки, и вот моя работа. Я уже в полдесятого кончаю — уберусь там, и домой или по рынкам. И так еще двадцать лет.

В семьдесят пять лет я первого мая кончила работать, а 22 мая у меня день рождения — на Николу, и я как раз бросила. Не думала, что столько буду работать-то. Я работать любила. Я не любила вот так, когда, глаза вылупив, стоишь. А другие придут, школу закончили и приехали в Москву поступать в институт и работать. У нас в общежии давали хорошо работу. Они поработают, бросают лопатки, встанут и в носу ковыряют. А я на них и матом: «Вы что пришли сюда, в носу ковырять? Видите, сколько кучек у нас впереди, их надо все укладывать, быстрее надо». Я их всех погоняла. Я не люблю так. Бывало на работе, как собрание какое, так Духовой премия-премия-премия. И мне очень хорошую пенсию дали, большую.

Здесь я уже четыре года. Как же я могу одна-то в Москве? Что я там одна буду делать?
Приехали племянники. Сейчас все деньги любят! Приехали ко мне: «Теть Тань, поедем к нам». Ой, какой за мной уход был! Я думаю: «Господи, знать Господь послал мне уход такой». Ну и давай продавай квартиру.
Уговорили: мне квартира все равно не нужна, я в ней жить не могу. Продали квартиру мою. Когда продавали, деньги-то еще водились. Они себе дом выстроили двухэтажный в Елатьме. Пока денежки были, за мной такой был уход! А у меня там две племянницы, одна и другая, живут через дом, у них свои дома. И я с ними. А потом гляжу — не то.

Когда строили дом, мне зять, племянницы муж говорит: «Теть Тань, это твоя комната будет». А я говорю: «Витя, я из этой комнаты вылечу как пробка». – «Да ты что, теть Тань!» — «Да», — я говорю. В день десять раз скажет: «Теть Тань, это твоя комната». Я же говорю: «Знаешь, нет».
И так получилось. Придет, бывало, энта сестра, вторая-то. Они за стол, там комнат много – три-четыре, а я лежу на своей койке, и закроюсь. Сперва они бывало придут с застолья, в тарелочку положат мне, принесут поесть-то. А потом – нет. Я ночь проспала, плакала, вторую ночь. Ну, что делать?

Была тогда еще такая при больнице «соцкойка», где инвалиды, престарелые были. Рядом больница-то у нас. Я паспорт в карман — и туда. Пришла, а там главный начальник больницы, а при больнице – соцкойка. Я вошла к нему, он глядит на меня: «Теть Тань, в чем дело-то?». Я говорю: «Вот так, Борис Николаевич. Я пришла, — говорю, — на соцкойку ложиться». – «Ты что это?».
А все же знают, что мою квартиру продали и домов настроили, хорошо знают все, и он. А у него жена была — племянницы второй подруга. И меня хорошо знает. Он говорит: «Теть Тань, сейчас будешь ложиться или завтра?» Я говорю: «Давай сейчас прям лягу и не пойду никуда». Хорошо было: придешь ляжешь, и никаких документов, только паспорт. Я туда от них так и ушла.

А на другой день уже по всей Елатьме развалилось [разнеслось]: ушла от них тетка. А им стыдно. Я к ним пошла на другой день. Надо мне с собой хоть что-то взять-то, переодеться. Пришла, а она чуть не плачет: «Теть Тань, ты нас опозорила». Я говорю: «А вы-то меня не опозорили? Тебе сейчас неприятно, а мне сколько ночей было неприятно. Вы придете, гуляете – а я тут не сплю, а плачу по всей ночи». Мне есть-то охота, они там, а я не хочу идти при них-то, раз они от меня тихонько.

А потом соцкойки распределили, разобрали всех, и меня оттуда сюда перевели.