Шестеро детей у мамы было. Бедно мы жили, плохо. Мама в колхозе работала, а мы были маленькими. Как стали подрастать, работы пошли в колхозе — посылали нас поливать чего-нибудь, сажать, огурцы там, помидоры.
Войну я помню: хорошего-то ничего не было. Немцы были, по домам ходили, отбирали курочек, поросят, гусей. В мешок сажали, на повозку — и уезжали на свою родину или куда там. Тут наши их стали отгонять, и немцы отступали, отступали. Они по деревне пробежали по домам — кой-чего забрать. Но у нас ничего не забрали: коза была одна — а козу не взяли.
Немцы заходили к нам в дом. Сидим мы кругом стола маленькие, а они смотрят. Немцы говорят маме: «Матка, а где пан?» — «Умер». — « А, ну хорошо: не на войне, не воюет против нас, а умер». И они ушли.
Кушали мы плохо: я ходила по баракам, побиралась — хлебушко кто подаст. С мешочком ходила. Зайду в барак, открою дверь, постучу: подайте кусочек хлебушка. Подают — отрежут от буханки кусочек. В мешочек положишь — и я пошла дальше. Вот как. Мешочек наберу, принесу домой-то — у меня мать провожала, а то у них собаки там, ой. Вот так я иду, а мешочек с хлебом они чуют — они голодные, собаки-то. Мешочек болтается сзади. А собака летит — и прям как за коленку ухватит! Кровь полилась. Мама разорвала платок, забинтовала — и я снова пошла по баракам ходить. Наберу мешочек хлеба кусочков — и домой идем. И вот по кусочку всем разделим тама — вот поедим.
А одевались — кто-нибудь чего-нибудь даст, вот мать перешьет, там зашьет — и носили. А на чего купить, когда хлеба нету? Вот как жила, дочь, плохо! А сейчас вроде я богато живу, вот прям невозможно. Да тоже надоело. Надоедает всё, дочка, надоедает.

Когда немцы ушли, вроде бы получше стало. Я сначала в колхозе работала, потом получила паспорт, и меня сестра старшая устроила на химкомбинат — на стройку разнорабочей. И она там работала. Так и кормились. Я много лет работала на комбинате: тачки возила, и носилки с кирпичами, и землю копала, и каменщиком работала — куда меня ни пошлют. Разнорабочая я — так ни от какой работы не откажешься. Я сама ростом с тачку, а мне надо одной тачку с раствором везти. И падала сколько раз — вот кошмар. Но жива осталась.

Жених у меня был. Он не из нашей деревни, к нам на велосипеде ездил — дружил с ребятами нашими деревенскими. И говорит одному: «Вот мне эта девка нравится» — и показывает на меня. А тот ко мне подходит и говорит: «Нинух!» Я говорю: «Что?» А он говорит: «Ты вот этому малому нравишься». Я говорю: «Ну и что?» — «А он тебе нравится?» Я говорю: «Очень даже». Тут вечерки у нас были: гармонист играет, а мы пляшем, танцуем. Вот тот парень и подошел ко мне, пошел провожать. Стали встречаться. А потом он в армию ушел, два года отслужил. С армии пришел — опять ко мне подошел: жениться надо. Вот как! Вот вышла замуж за него. Хороший был малый, и рабочий был. Умер он.
Сын мой живет-то близко, а вот ведь его жена не пускает сюда ко мне [в дом престарелых в Гремячем]: «Если поедешь, я тебя домой не пущу, будешь с собаками ночевать». Вот какая!
А у меня вот с ногами что-то случилось — уже два года я только лежу или сижу. Ноги не ходят. Господь отнял ноги — не хожу вот. Так я за всю жизнь и не выучилась — осталась неграмотная. Жизнь тяжелая была, да вот почти век прожила — восемьдесят лет. Что ж сделаешь-то? Время такое было.